Оливье Эшодмезон и его прекрасные дамы
Арт-директор Guerlain Оливье Эшодмезон рассказал Яне Зубцовой, какой мейк чаще всего просила его сделать Жаклин Кеннеди, какую прическу он делал Твигги и какой переворот в макияже совершил.
Оливье Эшодмезону, как ни сложно в это поверить, — за 70. Движения у него юные, улыбка вообще как у мальчишки. С 17 лет — то есть больше, чем полвека, то есть всю жизнь — он сначала осваивал эту индустрию, а потом ее видоизменял. Подчиненные и коллеги испытывают к нему сложные чувства: одним взглядом он может уничтожить, другим — вознести, и поди пойми, какой взгляд вам достанется через минуту. На всякий случай все его боятся.
В Москву он приехал, чтобы презентовать коллекцию Terracotta-2016, и речь за обедом у нас с ним, по регламенту, должна была идти об этом. По такому случаю в отеле Four Seasons воздвигли что-то вроде терракотового бара. Какое-то время Эшодмезон с удовольствием изображал из себя бартендера:
Но потом принесли шампанское, а потом еду, он отвлекся и увлекся. А я — не коллега и не подчиненный. Поэтому мы с ним выпили, я выслушала порцию комплиментов — «Это было тогда, когда вы еще не родились, милочка» — и он углубился в воспоминания.
Я кивала, жевала, проверяла, идет ли запись — был явно тот случай, когда в интервью лучше молчать, чем говорить. А то еще спугнешь, чего доброго.
Я присоединился к Guerlain 15 лет назад. И горжусь. что причастен к созданию Terracotta. Это был прорыв. Солнечная пудра! Раньше такие продукты — точнее, их аналоги — использовались только на киносъемках. Там актерам на лицах рисовали это безобразие, которое сейчас почему-то называется «контуринг». Для камеры было то, что надо. Для жизни — полный кошмар. Собственно, в жизни этим никто и не пользовался. Доменик Забо, которая изобрела Terracotta, раньше была кем-то вроде художника-постановщика или директора по свету в кино, а потом пришла в Guerlain в качестве директора по макияжу. И предложила сделать что-то подобное для обычных женщин.
Terracotta — это было реальное «вау». Визажисты сразу поняли, что на съемках для журналов, где июньские номера готовят в феврале, моделям надо изобразить загар. И тут такая возможность! Но чтобы Terracotta распробовали обычные женщины, потребовалось время — за это время они, с одной стороны, усвоили, как этим пользоваться, а с другой, сами средства стали более дружественными по отношению к пользователям.
Когда я присоединился к Guerlain, пудра Terracotta существовала в трех оттенках — Light, Medium, Dark. И была еще Terracota for men — довольно темный оттенок с матирующим эффектом. Сейчас в Terracota, кажется, 15 разных средств. Все, что выпускают на эту тему конкуренты — все скопировано у нас. 60 % мирового объема продаж make-up tan приходится на долю Guerlain. Раньше было 100% — но другие быстренько подсуетились. Однако и теперь каждые 3 секунды в мире продается одна пудра Terracota. Это при том, что китайцы и японцы ее не покупают — они покупают отбеливающие «метеориты». Когда я стал арт-директором по макияжу Guerlain, я добавил разные спецэффекты и сделал пудру Terracotta для сияния, для яркости и так далее. Теперь ею можно пользоваться круглый год, а не только летом. Когда-то такими вещами визажисты не заморачивались. Достаточно было 3-х разных оттенков.
Когда я пришел в бьюти, женщины носили другой макияж. Все было too much — стрелки, румяна, тени, ресницы, губы. Девочки в 18 лет выглядели как взрослые дамы. Накладные ресницы были must. Подводка — must. По качеству все это было далеко от сегодняшних средств. Все требовало недюжинных навыков и километров времени. Я начал с того, что предложил забыть про накладные ресницы и подводку. Мне казалось, люди готовы к тому, чтобы выглядеть натурально. Я объяснял: зеленые тени до висков убивают глаза. Синие тени — тоже. Отдел маркетинга не был счастлив — им казалось, так женщины будут покупать меньше. Маркетинг в очередной раз ошибся, но теперь я знаю, что это нормально. Тогда же у меня не было такой уверенности. Я просто чувствовал, что тени «от сих по сих и не растушевывайте» — это too heavy. Я просил — сделайте легче! Еще легче! Мало кто понимал, что я имел в виду. Схема нанесения теней — темные в уголках глаз, светлые навылет — вам кажется классической, да? А я убил пять лет жизни, объясняя, что при таком макияже глаз станет больше, а женщина — на 10 лет моложе.
Больше всего изменились тональные основы. Они полегчали на 100 килограмм. Я горжусь, что создал Lingerie de Peau — мысль, что тон должен быть легким, как дорогое белье, тоже была когда-то новаторской. Я же настаивал, что тон должен быть секретом. Есть он на вас, нет его — ваша тайна. Пусть гадают. Никто же не знает, какое белье надето на женщине — до тех пор, пока она сама не решит его показать. Я был охвачен идеей, что с тональным кремом все должно быть так же. Я добивался этой легкости, как одержимый.
Вторая важная вещь — помада. Не буду повторять избитые истины, что это оружие женщины и бла-бла-бла. Но ни одно другое средство макияжа не меняет вас так кардинально — и в одно мгновение. И еще, вы замечали — маленькие девочки, лет в 5-6-7, — с чего они начинают знакомство с маминой косметикой? Всегда — с помады. Эти девочки по-звериному женственны, и они интуитивно выбирают главное. У вас есть дети? Девочка? А… сын… Сколько-сколько ему лет?! Вы шутите? Кстати, крутое на вас платье. Поразительно, как быстро в России научились одеваться. Я когда-то приезжал в Москву — тут та-а-акое можно было увидеть… А сейчас скучно — все то же самое, что в Европе.
Я всегда хотел заниматься модой. В детстве я мечтал, что буду придумывать платья, или ювелирные украшения, — неважно, что, важно, чтобы меня называли «кутюрье». Моим кумиром был Жак Фат. Спорим, 99% ваших читателей не знает, кто это такой? А тогда он был почти бог. Но как пробиться к нему в подмастерья, я не представлял. Мы вращались в разных галактиках. Почему-то я решил, что самый короткий путь в моду — стать парикмахером. Мне было 17 лет. Я был чертовски наглый молодой человек. Деньги меня не интересовали. Я вообще к ним довольно равнодушен, а тогда родители легко могли себе позволить содержать меня хоть до 50-ти. Я открыл дверь самой крутой парикмахерской в Париже, Alexander — и сказал: «Хочу у вас работать!» Видимо, масштаб моей наглости — а также стремление попасть в мир fashion — были столь велики, что меня взяли ассистентом. Кутюрье присылали за нами, когда надо было подготовить моделей к показам — они тогда проходили не на арендованных стадионах, как сейчас, а в салонах самих кутюрье — я познакомился с Живанши, Сен-Лораном, Жаком Фатом, я познакомился со всеми! И я познакомился с их клиентками. Клиентки стали приглашать меня как парикмахера к себе домой — а обитали они в Довиле, в Санкт-Морице и в прочих местах, приближенных, в моем представлении, к раю. Отель Badrutt’s — вы слышали про отель Badrutt’s? — cейчас он носит статус «old money place». Тогда еще не было «олд мани». Были просто «биг мани». Все, что со мной происходило, я воспринимал как должное. Понимал, что это везение, но — как бы это сказать? — закономерное везение. Я должен был стать частью этого — и я стал. Тогда я был уже неплохим парикмахером. Возможно, даже хорошим. И у меня были лучшие учителя.
Первой моей учительницей была Уоллис Симпсон, жена герцога Виндзорского, который ради нее отрекся от престола.
Очень некрасивая женщина с невероятным вкусом. Шикарная. Я ее причесывал — она учила меня обращать внимание на детали. К своему изумлению, я обнаружил, что к платью можно надеть правильные бриллианты, а можно неправильные. Раньше мне казалось, неправильных бриллиантов не бывает.
Другим таким персонажем была Диана Вриланд. Она была женщиной… как бы это сказать? — наделенной вау-эффектом.
Сколько ее помню, одевалась она всегда почти одинаково: черное платье, какая-то маленькая деталь белая — воротничок? манжеты? жемчуг? Белые перчатки. Черные туфли. Очень просто. Всегда — с сигаретой. Курила она красиво.
Внутри себя Диана была абсолютно уверена, что уникальна. И так и было. По крайней мере, все с этим соглашались. Она просто не оставляла вам выбора.
Еще я работал с Твигги. Твигги была просто next-door-girl. Я не мог ее сравнивать ни с Дианой, ни с Уоллис Симпсон. Она открыла эру, когда любая хорошенькая девчонка может сделать деньги на своей внешности.
К самой Твигги деньги не липли. Она относилась к ним лениво. Ее часто сравнивают с Кейт Мосс, — это смешно. Кейт родилась с двумя долларами в каждом глазу, она сделала состояние, она везде, она всегда, каждый день с новым брендом на рекламе. Твигги никогда не рекламировала ничего, кроме своих ресниц. Даже не ходила по подиуму. На съемках она была практически такая же, как за завтраком. Что я как визажист мог с ней сделать? Ну разве что по-человечески уложить ее лохматую мальчишескую голову. Я много работал с ней для британского Vogue. В итоге стал арт-директором Vogue UK. Свингующий Лондон, Лондон модов — черт, это было прекрасно! Как арт-директор я обожал бродить по Лондону и рассматривать девчонок, у которых денег не было, но они были молоды, красивы, они были чертовски модными. Они вдохновляли меня. Как парикмахер я продолжал работать с людьми, у которых были деньги — причесывал их три раза в неделю. Личным парикмахерам, правда, тогда не платили таких сумасшедших денег. Сейчас они летают личными самолетами. Я довольствовался местом рядом. Мне почему-то сложно было разговаривать с клиентами на счет денег. Я уже тогда был старорежимен. Иногда я делал деньги на рекламных съемках. Там хорошо платили. Чаще всего снимали в Нью-Йорке. Так я оказался в Estee Lauder.
Я даже застал немного саму Эсте. 99% успеха компании зависело от нее. Представляете, в офисе Estee Lauder в ту пору женщинам было запрещено носить брюки. Все сотрудницы были невероятно красивы, и все ходили в юбках и на каблуках. Эсте не выносила опозданий. Все должны были быть в офисе минута в минуту. Для меня, француза, это было дико. Французы всегда опаздывают. Но я старался. Эсте была еще старорежимнее, чем я. Но она была гениальна. Я работал в отделе маркетинга. Почему они меня взяли? Я никогда не учился маркетингу. (Я вообще ни в какой школе не учился — ни на парикмахера, ни на визажиста. Я всему учился у жизни. Правда, очень быстро. Жизнь — лучший учитель, если у тебя есть мозги.) Думаю, что в тот момент марка Estee Lauder была слишком американской, и ей стало тесно, а в Европе ее не знали. Она не была ориентирована на Европу. Я был нужен, чтобы сделать EL европейским брендом. У меня, конечно, европейская ДНК. Она и была им нужна. А мне был нужен Нью-Йорк. Но я быстро в нем разочаровался. Там было все слишком коммерциализированно, и я скоро сбежал. Но, кажется, успел проложить им путь в Европу.
Одри Хепберн — да, она тоже была моей клиенткой. За это поблагодарим Юбера де Живанши, они же дружили. Когда я с ней познакомился, ей было уже около 50-ти. Не юная девушка. Но фантастически прекрасная. Женщина, у которой стиль в крови, я не знаю, как это сформулировать, придумайте сами.
Она была для Юбера всем — музой, подругой, моделью. Я красил ее для съемок, потом она стала приглашать меня, чтобы сделать й мейк для особых случаев — то в Париж, то в Нью-Йорк, то в Лос-Анджелес. Я ездил за ней по всему миру. Она была очень искренней. И дружила с Юбером не из-за его нарядов. А про наряды говорила: «Когда я надеваю его платье, я чувствую силу.» В жизни она носила какие-то свитерочки, ей не нужен был макияж, она им не пользовалась. Только для ТВ, для каких-то PR-ивентов. Думаю, она сама не могла бы нарисовать себе стрелки. Да, в общем-то, ей это вряд ли вообще в голову приходило. Она не была записной красавицей. Она была charming. Ее часто представляют кроткой куколкой. Ничего подобного. Куколкой она совсем не была. Работая с ней, я освоил технику, которая потом стала называться «анти-эйдж макияж». Большинство визажистов не имели ни малейшего представления, как сделать, чтобы клиентка выглядела на 10 лет моложе. Они работали с моделями, которым вчера исполнилось 18. Я же, работая с Одри, понял, как один мейк может сделать женщину пенсионеркой, а другой — почти студенткой. Странно, что Одри платила мне за макияж. Это я должен был платить ей за уроки.
Кто был куколкой — так это Джекки Кеннеди. Она все время играла роль, была вынуждена играть. Особенно со своим мужем. Она одевалась для него, делала макияж для него, делала макияж, чтобы выйти в магазин, одевалась, чтобы выйти на балкон.
Живи Жаклин сегодня, она бы делала миллион селфи. Джон тоже бы делал кучу селфи, уверен. Он старался показать: «мы молодая и прекрасная пара». Америка вообще страна маркетинга. Кеннеди был первый, кто это раскусил. Он быстро понял власть телевидения и прессы, он старался всегда быть в кадре и выглядеть правильно. Обама и его жена Мишель сейчас просто повторяют уроки Кеннеди. Странно, что ваш Путин их не повторяет. То есть лично — да, пытается. То рыбачит, то карате занимается, то на байках скачет. Но почему бы ему не завести рядом с собой что-то вроде Джекки? Его рейтинг бы сильно вырос. Джекки должна была соответствовать Джону. Он был ужасным мужем. Он ей бесконечно изменял. Она была несчастна, и еще несчастнее от того, что не должна была это показывать. Я мотался с ней по всем ее приглашениям. Маршрут «Манхэттен — Венская опера» стал для меня привычнее, чем поход за сигаретами в соседнюю лавку. Благодаря ей я научился делать макияж, который бы скрывал следы бессонной ночи, проведенной в рыданиях. Кстати, никто не называл ее Джекки. Только Жаклин. Я помню, как они готовились к встрече с Никитой Хрущевым. Кажется, Джон пытался что-то ему объяснить: «Be sexy with Nina» — типа, покажи, что ты любишь свою жену. Уж не знаю, насколько это помогло. А Нина лепетала что-то, как будто ей 20 лет: «Сю-сю-сю». Что-то вроде этого. Было смешно. Фотографию четы Кеннеди с Хрущевыми, конечно, помнит весь мир.
А я помню, что делал им макияж перед этой встречей. Когда мы прилетели Вену, был чудовищный дождь. Никто не мог понять, кто я такой. Мне было 20 с чем-то там, я выглядел на 15. Мальчишка. Ну, выкатили ковер, как положено. Я по нему прошлепал тоже. Как какой-то адский VIP.
Почему они нанимали меня, именно меня? Я всегда обожал жизнь и свою работу. Это их покоряло, думаю — всех этих звезд. Я был силен — не физически, конечно, физически я всегда был щуплый и маленький, — а ментально. Меня всегда интересовало: а что за этим поворотом? а за следующим?.. Мне было сложно от чего-то отказываться. Когда я отказывался, мне было дико жалко, что я, возможно, что-то упускаю. Во мне никогда не было никакого негатива — он как-то не прилипал ко мне, сколько бы ни было неудач. Я не верил в слово «нет». Оно не означало конец. Оно означало, что эта дверь наверняка откроется, просто не сейчас. Когда мне говорили «нет», я слышал «возможно, не сейчас». Вот я вам сейчас скажу «нет» — вы же мне не поверите? И правильно. Вы умница. Давайте я вам цветы подарю.
Читайте также:
(7 оценок, среднее: 4,57 из 5)
Загрузка...
Комментировать
70
